что он предлагает разумно взглянуть на положение дел и не губить людей попусту, а спокойно отступить, пока китайцы не взялись за них как следует. Никто им никаких препятствий чинить не будет, они – не китайцы, а граждане России. Собрали пожитки, нагрузили телеги, да в три часа и покинули Желтугу.
– Вам легко говорить, – сказал Прокунин, хмурясь. – Вы вчера приехали, да сегодня и уедете. А для нас это, считай, вторая родина. Кто же родину предает? За родину сражаются, за нее жизнь отдают.
– Не родина это будет для вас, а братская могила, – ровным голосом отвечал Загорский. Он увидел, что староста колеблется, что он и сам не хочет воевать, что, будь его воля, он, может быть, и сам бы ушел подобру-поздорову с прииска. Вот только характер его упрямый, да перевернутое чувство долга не позволяют отступить, поскольку с его точки зрения это будет поступок труса и подлеца.
– Ну, и как полагаете, я им это скажу? – спросил Прокунин. – Общий сход только что выразил свою волю и что же теперь – все назад? Это ведь не овцы на пастбище, это взрослые самостоятельные люди. Думаете, захотят они менять свое мнение каждые три минуты?
– Еще как поменяют, – отвечал Загорский, – сами увидите. Дайте только мне сказать им несколько слов, обещаю, что они меня послушают и глупости свои немедленно забудут.
Несколько секунд староста колебался, но потом все-таки кивнул.
– Ладно, – сказал он, – ладно. Будь по-вашему, говорите, пусть уж сами тогда решают. Не хочу брать греха на душу.
Они с Загорским снова поднялись на помост, и Прокунин поднял руку, призывая ко вниманию сход. Однако в дальнем конце поля началось какое-то волнение.
– Братцы, – кричал кто-то, – братцы! Китайцы уходят, манегры их за золото выпускают. Айда смотреть, как оно там будет!
Толпа, расслышав крик, поворотилась, как огромное животное и медленно, но с каждым мигом ускоряясь, потекла в сторону китайского поселения. Тщетны были все попытки Прокунина остановить толпу, он едва не сорвал голос, крича им вслед – никто не слушал, все двинулись к китайскому поселению в ожидании зрелища.
– И с этими людьми вы собирались воевать против китайцев? – саркастически осведомился Загорский. – Ни дисциплины, ни ответственности, ни понимания момента…
Прокунин ничего не ответил, только спустился с помоста и сам двинулся следом за толпой. Загорский поискал глазами помощника, увидел, что тот стоит отдельно ото всех желтугинцев, а рядом с ним – старый гольд Орокон. Тут же возле них, очень довольная и пушистая, как никогда, сидела Буся, похожая на меховой шар.
Загорский подошел к этой живописной группе, пожал руку старому охотнику.
– Куда иди, зачем? – спросил гольд, провожая глазами текущих мимо приискателей.
– Манегры забрали у китайских старателей золото, сейчас будут выпускать их с приисков, – объяснил надворный советник, думая, что Орокон не понимает происходящего.
Старый охотник с горечью покачал головой.
– Манегри знай, однако. Люди плохой. Золото бери, выпускай нет, убивай мало-мало.
Нестор Васильевич нахмурился. Гольд высказал те же самые сомнения, которые терзали и его. Однако Загорский надеялся, что манегры не решатся нарушить слово при таком количестве русских свидетелей, к тому же вооруженных.
Сейчас у них с Ганцзалином был выбор: тихой сапой покинуть Желтугу или пойти вместе со всеми в китайское поселение. Надворный советник выбрал второе. Неизвестно, как будут разворачиваться события. В случае неблагоприятного поворота пара опытных людей наверняка придутся к месту.
Орокон идти с ним не захотел, только печально кивал головой и повторял: «выпускай нет, убивай мало-мало».
Русская толпа собралась на возвышении, откуда отлично было видно долину: гарцующих на лошадях манегров и молчаливую толпу китайских приискателей, готовых по первому сигналу двинуться навстречу судьбе. Китайцев было не более трехсот человек, манегров – в два раза больше. Над китайцами развевалось знамя, призванное ясно указать на то, что это не бессмысленная толпа, а организованное сообщество, исполняющее все договоренности и того же ждущее от своих оппонентов.
Наконец, повинуясь, видимо, указанию командира манегров, вперед выступил главный от китайцев. Вероятно, это был новый старшина, избранный после бегства Ван Юня, а, может быть, у китайцев было два старшины – в этих деталях китайской жизни Загорский еще не разобрался. Следом за старшиной шли два помощника, в деревянном бочонке они несли золото, предназначенное как выкуп за жизни китайских старателей. Старшина и сопровождающие остановились саженях в пятидесяти от полка манегров и стали выжидать.
Командир манегров выехал вперед, рядом с ним ехали два его заместителя. Китайский староста и его помощники, кланяясь, передали золото главному манегру и застыли в подобострастных позах, ожидая, видимо, сигнала, который позволит старателям двинуться дальше.
И сигнал раздался.
Однако это был вовсе не тот сигнал, которого ждали легковерные китайцы. Начальник манегров издал гортанный громкий крик, и по крику этому сотни всадников с ревом и гиканьем, сметая китайскую делегацию, ринулись вперед, прямо на беззащитную толпу китайских старателей.
Онемелые китайцы, потрясенные до глубины души таким вероломством, стояли неподвижно. Между тем конная лава манегров накатывала на застывшую толпу, еще несколько мгновений – и кони начнут сшибать и затаптывать людей, и будут десятки, сотни жертв, калек и трупов, которые усеют землю.
– Бегите! – громовой голос надворного советника легко покрыл сотню саженей и достиг ушей китайцев. – Бегите!
Загорский знал психологию детей Поднебесной. Биологи давно заметили, что животные по-разному реагируют на опасность. Одни застывают на месте, другие притворяются мертвыми, третьи бросаются в атаку, четвертые обращаются в бегство. Примерно то же и с людьми. Особенность народности хань, которая является самой многочисленной среди племен Срединного царства, состоит в том, что ее представители, встречаясь с опасностью или просто с чем-то неожиданным, на некоторое время застывают, не в силах решиться на дальнейшее действие. И если в мирных обстоятельствах это не так уж и страшно, то во время войны – чистое самоубийство.
Надворный советник знал, как вывести китайцев из оцепенения, и потому гремел сейчас над окрестностями его крик, понятный любому сыну Поднебесной империи. Словно разбуженные посреди ночи, китайские старатели попятились, развернулись и бросились врассыпную от стремительно накатывавшихся на них конных всадников.
Похоже было, однако, что бегство не охладило преследователей, а напротив, раззадорило. Они принялись гоняться за убегающими, рубить их саблями, колоть пиками. Несколько секунд был слышен только вой манегров и крики убиваемых старателей.
Русская Желтуга смотрела на все это, онемев от возмущения.
– Гады! – закричал чей-то пронзительный тенор. – Что ж вы творите?!
Русские приискатели загудели, потрясая кулаками и посылая в сторону манегров проклятия. Но манегры не обращали на эти вопли никакого внимания, они, как
